Как где-то уже обещал, история из моей жизни, случившаяся в бытность мою
«сторожем-консультантом» в организации, занимающейся обработкой камня.
Под обработкой камня подразумевается создание ваз, чаш, несложных
скульптур, заборов, плитки и, помимо всего вышеуказанного, надгробий.
Пошёл я туда работать незадолго до окончания института (меня вообще по
жизни тянет на приключения), так как место тихое, в частном секторе,
недалеко от дома моего. Рядом трамвайные пути проходят, а за ними парк
со ставком. Дежурил я там с 21:00 до 8:00, через ночь. Охранять
продукцию было особо нечего — даже если подымешь плиту, далеко с ней не
убежишь. Охраняли оборудование и инструмент, да ещё раз в год пьяниц и
подростков гоняли.
Контора эта называется «Каменный цветок», и, к слову, существует до сих
пор, представляет собой будку для охраны, будку для собаки, вагончик,
где работают художники, и двор, в котором расставлены заготовки, образцы
продукции попроще и готовые заказы, в основном надгробные плиты. В
самые напряженные месяцы, которые летом случались чаще, чем когда-либо
ещё, двор походил на кладбище: надгробия с портретами и без, вазы из
чёрного гранита и мрамора ровными рядами были расставлены перед будкой
охраны. Окно сторожки, внутри освещаемой только настольной лампой и
монитором видеонаблюдения, выходило как раз на эту идиллию, и созерцать
её всю ночь напролёт вскоре надоело. Я стал, по совету сменщика,
проводить ночь в вагончике художников, где было много света и часто было
с кем пообщаться.
Почти каждую ночь кто-нибудь из художников оставался работать до утра.
Дело в том, что люди, как известно, имеют свойство умирать без
остановки, а контора наша находилась в 300 метрах от одного из
крупнейших городских моргов, да и визитки там наши лежали в
регистратуре, так что недостатка в работе у художников не было. Бывало,
по 3-4 надгробия за ночь выстукивали. Вечером грузчики привезут
полированную плиту, сгрузят, а девочки всю ночь её обрабатывают.
В ту ночь я заступил на дежурство, как обычно. Отзвонился начальству,
назвался, сказал, что смену принял. Понаблюдал в камеру закрытую
калитку, совершил обход, повозился с овчаркой Джимом, своим бессменным
коллегой, и пошёл в вагончик к художникам. На часах было 22:40.
В вагончике сидела Оксанка, девушка года на 4 старше меня. Обычно на
ночь она не оставалась, так как у неё дома был маленький ребенок,
которого она сама воспитывала. Порасспросив её, вызнал, что сынок поехал
с бабушкой к морю, вот и пытается Оксана немного лишних денег
заработать. Сидели мы, болтали. Она бабулю какую-то в граните
запечатлевает, время от времени сверяясь с фотографией, а я в окно
поглядываю, к Джиму прислушиваюсь. Оксана какой-то большой этап
бабулиного портрета закончила, и мы сели чай с печеньем попить. Говорим о
том, о сём, анекдоты травим.
В полночь я, как обычно, решился на обход территории. Дело в том, что до
полуночи ещё случались заказчики: то заплаканные родственники окончания
вскрытия ждали да засиделись, то дядька какой на дорогой машине по
дороге с работы заглянет. После полуночи, как правило, забредали только
пьяные и хулиганы из парка, поэтому мы всегда спускали в это время Джима
с цепи. Этого хватало, чтобы остудить пыл всяких там полуночных
искателей приключений.
Спустив Джима, я вернулся в вагончик. Оксана продолжала работать над
портретом бабушки, а я уселся на стул у открытой двери вагончика и стал
наблюдать за улицей, между делом общаясь с художницей и слушая мерное
постукивание её молоточка, иногда перемежающееся с жужжанием дреммеля.
Сначала моё внимание привлёк Джим. Собака просто бегала кругами по
двору, но я, не помнивший такого времени, когда у меня в доме не было
собаки, знал, что здоровые, и главное, спокойные псы так себя не ведут.
Джим описывал круг за кругом, и я подозвал его. Собака подошла, прижав
уши и виляя хвостом, и я услышал, что наш храбрый сторожевой пёс
тоненько поскуливает.
Я погладил Джима, сказал ему что-то успокаивающее, достал из кармана
леденец «Дюшес» с мягкой начинкой, которые он очень любил, развернул
обёртку и протянул ему. Джим понюхал конфету, открыл пасть, чтобы взять
её, но внезапно, навострив уши, посмотрел в сторону тёмной громады парка
через дорогу. Собака заскулила ещё громче, и, снова прижав уши,
спряталась в будку.
Поднявшись со стула и пробормотав Оксане что-то вроде «я на обход», я
вышел во двор, освещённый единственным фонарем, висящим на стене
сторожки. Моё внимание привлекло движение в парке. Из тёмной аллеи вышел
прилично одетый парень, посмотрел влево и вправо и трусцой перебежал
проезжую часть. Молодой человек направлялся к нашим воротам, а я стоял
посреди двора как вкопанный. Только когда он отворил нашу калитку и с
приветливой улыбкой зашагал по направлению ко мне, я понял, что и
дубинка, и перцовый баллончик остались в вагончике у художников.
— Здравствуйте, — протянул мне руку парень. — Это же у вас тут каменные изделия делают?
— У нас, — только и смог ответить я. Его руку я, опешив, не пожал.
— А можно, я пока посмотрю? — спросил ночной гость, и я заметил в его
взгляде какую-то едва уловимую «остекленелость», которую тут же отнёс на
счёт выпитого им алкоголя или употребленных веществ.
— Смотрите, пожалуйста, — ответил я. — Только руками не трогайте.
Молодой человек поднял руки ладонями ко мне в защитном, почти комичном
жесте. Джим так и не высунулся из будки, и о том, что у нас собака во
дворе, я парня предупреждать не стал. Странный он был какой-то, как мне
показалось. И, как говорят в народе, «оказалось, не казалось».
Я осторожно прошел в вагончик, стараясь не терять этого парня из виду.
Он ходил между рядами продукции, осматривая камни, надгробные плиты и
вазы. Один раз даже потянулся, чтобы потрогать, но с улыбкой одёрнул
руку, будто вспомнил, что я его просил не трогать ничего. Я взял дубинку
и перцовку, подвесив их к поясу. В руку взял тяжёлый мощный фонарь,
которым можно было и ослепить, и «приголубить», в случае чего. Оксанка
была увлечена работой, и я хотел было предупредить её, чтоб милицию
вызывала, если я не вернусь, но в последний момент понадеялся на свои
собственные силы и вышел в ночь.
Парень сидел на корточках у двух полированных плит из красного и чёрного
гранита. Услышав меня, он обернулся и, одарив меня улыбкой, спросил:
— А как вы лично думаете, какой памятник лучше? Чёрный или красный?
Вопрос застал меня врасплох. Чего-чего, а такого вопроса от молодого парня едва ли старше меня я не ожидал.
— Мне всегда нравился чёрный цвет, — наконец ответил я. — И портрет на
нём чётче видно, и изображение дольше продержится. Но чёрные дороже.
При этих словах парень отмахнулся:
— Да что вы! Мне лишь бы качество было. Чтобы помнили. Чтоб как живое лицо было.
— Будет! — говорил будто бы не я. Как-то неосмысленно вырвалось.
Парень засмеялся, встал с корточек, и, достав из нагрудного кармана
визитку и ручку, попросил написать на ней наш телефон. Я ответил, что
сейчас нашу визитку ему принесу, но парень, взглянув на свои недешёвые
часы, сказал, что времени у него мало, поэтому попросил продиктовать. Я
продиктовал, он записал и сунул визитку обратно в карман. Я успел
разобрать имя, напечатанное на визитке: Парамонов В. В.
Молодой человек попрощался со мной и развернулся, ещё раз взглянув на
часы. Залаял Джим, да так громко, что я повернулся к его будке и
прикрикнул на пса, чтоб тот не пугал клиента. Когда я повернулся снова,
чтобы попрощаться с ночным гостем, его уже не было.
Я вернулся в вагончик, вскипятил чайник и налил кипятка в чашку, отправив туда же три пакетика чаю.
— Ты с кем там болтал целых три часа? Я уже думала, ты меня бросил тут
совсем, — голос Оксаны звучал нарочито обиженно. — Девушка одна среди
ночи сидит, а вокруг и поговорить не с кем.
Я как-то отшутился, удивившись, что отсутствовал так долго. Оксана давно
закончила портрет бабульки и уже набила большую часть изображения
какого-то бритоголового пухлого мужчины. Значит, я действительно
долговато был в отлучке. За окном начинало светать…
Утром мы со сменщиком посмотрели запись с камеры наблюдения. Вот я
выхожу из вагончика и угощаю Джима конфетой. Вот пёс убегает в будку, а
я, повернувшись спиной к камере, смотрю в сторону калитки. Вот я
показываю рукой на продукцию и ухожу в вагончик… С часу ночи до четырёх
утра я хожу по двору один с фонарём в руке, задерживаюсь у двух пустых
плит — из красного и чёрного гранита. Мои губы шевелятся, будто я с
кем-то общаюсь, но никого рядом нет.
Домой я вернулся в подавленном состоянии и провалился в сон. Потом взял
два отгула и всю неделю ходил как сомнамбула. В конце концов, списав всё
на переутомление, вернулся на работу, заступил в смену.
Вечерний обход прошел как обычно. В вагончике трудился Дима, ещё один
наш художник. Я с ним особо не общался, он был замкнутым, дотошным и
неинтересным собеседником. Все темы сводились к тому, как ему плохо
живется на белом свете. В общем, до утра я просидел в сторожке, а в
6:40, как обычно, заглянул в вагончик, где сидел и дремал Димон.
Растолкав Дмитрия и перекинувшись с ним парой слов, я вышел во двор и
пробежался взглядом по готовым плитам и вдруг обомлел: с надгробного
камня на меня смотрел тот самый парень, а под его улыбчивым лицом
ровными буквами была высечена надпись, гласившая: «Парамонов Вячеслав
Викторович, /какое-то число, не помню уже/ 1985 — 14.07.2009».
Ноги подкосились, и я еле дошел до сторожки, тупо уставившись в
настенный календарь. Ночь с 13 на 14 июля наступила как раз тогда, когда
он пришёл к нам во двор. Я закатил глаза и вылил на голову полбутылки
холодной минералки…
Уже позже, где-то в следующую смену, я узнал, что Парамонов этот был
каким-то то ли бизнесменом, то ли кандидатом в депутаты, а в ту ночь он
погиб в драке в том самом парке через дорогу. Парня ударили ножом в шею,
и он перед смертью успел пробежать метров 40 дальше по аллее. Когда его
жена вся в слезах пришла заказывать памятник, она спросила у наших
сотрудников, какой лучше — красный или чёрный. Не дождавшись ответа,
выбрала чёрный. Как он и хотел. Поделиться:
|