Ночь. Что в этом слове? Оно будто катается на языке, глубокое начало произношения скатывается в гортанное «О» и растворяется с шипением где-то на кончике языка, словно легкое черничное послевкусие. Обволакивает, будто бархатом, небо, скользит, застревает между зубов, выплескивается из губ. Как удивительно это слово похоже на то состояние, что приходит вместе с ночью – дремотно-чувственное, тихое, крадущееся, одновременно настораживающее и расслабляющее. Вечереет. Сумерки серебристым саваном падают на катафалки сырых подворотен. Укрывают мерзость и грязь этого прогнившего лабиринта, где каждый вдох кажется наполненным ядом, в каждой подворотне летают сладковатые запахи мучений, солоноватые запахи разочарований и возбуждающие воображение пряные запахи женских духов. Даже сейчас, прижавшись своим лицом к прохладному стеклу, сидя над стаканом бурбона с тлеющей сигаретой в руке, я чувствую их. Стоит слегка расширить ноздри и в них вливаются эти коктейли ароматов, к ним примешиваются божественные запахи прелой листвы и приближающейся грозы. Нежность и ярость. Увядание и рождение бури – это сочетание всегда будило во мне некие странные чувства. Буря катится, рвет, комкает облака, раскачивает непослушные кроны деревьев, срывает, будто в наказание, с них золотые, багряные, зеленые покровы. Швыряет в лицо эту разноцветную цыганскую юбку, выставляет наготу деревьев всем на обозрение. И вновь заходится в безумной пляске, мчит вперед, хватает опавшую листву. Жадно, будто проститутка заработанные деньги. И вновь бросает и танец этот может длиться не один час. И иногда кажется что этот безумный карнавал будет длиться всю жизнь и больше… Окурок дотлел, ожег пальцы. Немного, совсем чуть-чуть, но все же достаточно для того, чтобы мои мысли оторвались от ветра и вползли опять в мое наполненное темнотой жилище. Жилище, где нет ни одного зеркала, ни одной отражающей блестящей вещи. Все стеклянные бутылки укутаны в бумажные пакеты, все стальные предметы – матовые. Даже часы, и те, по индивидуальному заказу, сделали полуматовыми… Жизнь без отражений, постоянный поворот головы прочь от зеркал, постоянный страх увидеть в этих зеркалах чудовище. Хотя… возможно это не так страшно, если сравнивать с тем, что живет под этой оболочкой. Стемнело. Пора оставить свой пост у окна, одеть приятно хрустящую белую рубашку. Еще брюки, галстук, жилет, запонки, мягко поблескивающие туфли. И наконец, пальто. Кашемир обхватывает плечи, будто теплые объятья друга. Хотя…невозможно сравнивать с тем, чего не знаешь… Мерное тихое поскрипывание подошв. Влажные звуки, шуршание листвы под ногами, легкий шепот моросящего дождя, приносящего тревогу на поверхность луж. Лужи… это такие маленькие озера, это такие маленькие зеркала. Дороги, ведущие в небо, дороги, спускающие с небес. Каждый раз, когда я вот так стою перед этим удивительным осколком океана – я вспоминаю те времена, когда я еще краснощеким, круглолицым мальчишкой бегал по ним босиком. Разгонял голубей, которые вытягивая то одно, то другое крыло, плескались и бродили по этим их персональным Эгейским морям. Я ловил мокрых голубей и вытирал их, после чего отпускал и кричал им вслед, чтоб следили за здоровьем и не болели. Вот такие у меня были забавы. Нежные. Детские. Забавы… Сейчас я вырос. Стал высоким. Умным. Хитрым. Расчетливым. Монстром. И теперь ищу совершенно иных забав. И стопы сами несут меня в грязь и мерзость ночного города с неприкрытым пороком, ярким бельем, длинными ногами и нежной кожей. Примерно через час моих блужданий я очутился около стриптиз бара, но он меня не особо интересовал по простой причине – все видят, для кого она танцует, с кем она уходит, как надолго. Возвращается ли… В настоящее время меня больше интересовала другая сторона улицы. Грязные, разрисованные стены и девушки. Вот стоит блондинка – короткая юбка, губы в пол лица, алая помада. Излучает спокойствие. Стоит на лучшем месте – рядом с фонарем, выпячивает грудь, смеется, скаля зубы. Чуть дальше две рыжие, потом красные волосы, снова блондинка, пара брюнеток. Толпа шакалов, неприкрытая алчность, наигранная похоть. Нет, сегодня я хочу иного. Пожалуй, вот эта – стоит дальше всех, сжалась в комок, в нелепом желтом платье, чулки в сетку, русые волосы немного растрепаны, словно их недавно хватала чья-то жадная рука. Чем ближе подхожу, тем лучше понимаю, что не ошибся. Она то, что мне сегодня нужно. Молодая - не больше двадцати, по-птичьи тонкие кости, длинные изящные пальцы. Воробушек, птичка… Подхожу. Разговор о цене. Смотрит своими глазищами. Говорит тихо. Беру за руку. Уходим. Ловлю машину. Пусть этот дождь моросит вечно, Бога ради. Пусть это такси едет вечно. Такси, где сжавшись, сидит птичка, где мы на заднем. Хочется оттянуть эти минуты. Посмотреть, как она двигается, моргает, как проносящиеся мимо фонари, бросают свет на ее еще по-детски наивное лицо. Я оставлю ее живой. Оставлю себе. Вероятно. Высадились мы около вечно забитой машинами парковки. Моя где-то там, вон она, идем. Идем же! Тихий звук работы двигателя, шелестение усилившегося дождя, в воздухе невесомо разливается ария из «То́ски». - Как твое имя? -Жаклин. - Нет, я не спрашивал, как тебя зовут. Я спросил как твое имя. - Ира. - Ирина… А меня Николай. Будем знакомы. - Будем. - Чем займемся? Она вскинула на меня глаза, в которых горел немой вопрос. - Чем Вы пожелаете. - А не передумаешь? - Я… Нет. А вы… ну вы… не… - Приехали. Выходи. Вот он, моя маленькая крепость. Тихий загородный домик. С виду небольшой, всего два этажа, да бассейн в подвале. И не только бассейн. Я не люблю слишком резвых движений, поэтому – наручники. Полуматовые, тускло светящиеся в свете ламп. Они выглядят превосходно на чуть тронутой загаром нежной девичьей коже. Без косметики она выглядит лучше. Длинные пушистые ресницы, изящные скулы и такая очаровательная яремная впадина. Еще минут десять она будет спать, чуть приоткрыв губы, я же жду ее пробуждения. Никогда я не понимал, в чем тайна их притягательности, однако притягательность эту ощущал кожей. Такие хрупкие, тонкие. Эти вздымающиеся ребра, венка на шее. Каждый раз, анатомируя, вскрывая, погружая свои руки в блестящее, густо пахнущее нутро я пытался найти там отгадку на извечный вопрос – в чем же кроется красота. Разрезая скальпелем шелковую кожу, я жадно ловил взглядом мириады крошечных кровавых капелек – бабочек, выбравшихся из куколок-капилляров, расправляющих нежные крылья, и готовящихся взлететь, превращаясь в тончайший солоноватый аромат. Но, ни одна из этих бабочек не принесла мне ответ на своих крыльях. Ни один из вырванных ногтей не рассказал мне, в чем секрет его. Кажется всего раз… всего раз я был близок… Ее звали Дарья. Даже само имя было похоже на слово «подарок». Она и была подарком, откровением, которое явилось мне в липкой бездне бесчисленных поисков, в куче опарышей, никчемных шлюх. Их лица не отпечатались в моей памяти, их имена улетели с ветром, их глаза были выжжены, чтобы не позорить мир, который по нелепой случайности, стал для них домом. Единственное, что осталось в воспоминаниях – отвратительные куски мяса, корчившиеся на крюках в моем небольшом подвале. Липкая жидкость темно красного цвета, сочащаяся из нелепых и уродливых отверстий на их телах. Хриплые вздохи и кровь, которая смешавшись со слюной, стекала вниз и капала на кафельный пол цвета сосновой хвои. Красное на зеленом. Как удивительно это цветовое сочетание. Клюква на болоте… Это потрясающее мгновение, когда ты вынимаешь алую ягоду из ее маленького лесного ложа, покрытого мхом. Любуешься ей, глядишь на солнце сквозь нее и отправляешь в рот. Блестящая алая кожица лопается, обнажая плотную кислую мякоть. Мышцы на лице мгновенно реагируют на этот будоражащий вкус… Поиск красоты схож с этим процессом … Ты видишь ее. Среди толпы ты замечаешь только одну. Именно эту, или вон ту. Временной промежуток между тем, как ты ее увидишь и тем, как резанешь в первый раз по ее белоснежному плечу скальпелем – подобен тому, как ты направляешь ягоду в рот. Предвкушение. Так я и увидел ее. Дашенька… Дарья… Огненноголовая. Рыжие кудри до плеч. Как ты смотрела на меня тогда своими глазами-омутами. Как смущенно выбирала мороженое. И этот румянец, которым Бог так часто награждает рыжеволосых. Я понял – вот, где нужно искать тайну. Тайна была где-то в глубине твоих гетерохромных глаз. Точнее глаза – левого. Он как то особенно притягивал, Такой теплый, словно угли, жарко тлеющие. Индийская лавка специй – корица и мускатный орех, имбирь и кофе. Поистине великолепное зрелище. Тот вечер, когда мы сидели у камина и разговаривали. Я колол лед для виски, а ты сидела рядом и болтала о Вермеере и Канте. Я приблизил свое лицо к твоему и силился разглядеть ответ в твоем лице, а ты, видимо, подумала, что я хочу поцеловать тебя и подалась ко мне, широко раскрыв свои глаза и в это мгновение я увидел – миллиарды огненных миров там, в глубине твоего глаза. Зрачки стремительно расширялись, и я уже ничего не мог с собой поделать… Нож для колки льда вонзился тебе между ребер. Куда-то в легкое, видимо. Глаза широко распахнулись и зрачок, расширившийся, к тому времени до размеров Вселенной, превратился в колибри. Крохотная птичка, вибрирующая в самом центре бушующего огненного водопада. Чем глубже нож проникал в твое тело, тем ближе я был к пониманию твоей красоты. Казалось – еще миг и все откроется. Но нет того, что существовало бы именно тот отрезок времени, который нам необходим. Зрачок возвращался в нормальное состояние, из твоего горла стали доноситься клокочущие звуки. Тихое бульканье набирало обороты и через секунду, из твоего корчащегося рта, потекла кровь. Я никогда не забуду этот момент, этот миг потери, угасающий огонек в глазах. В попытке вернуть все назад я начал наносить тебе удары ножом. В грудь, в живот, в ноги. Нож вонзался повсюду, заставляя расцветать алые цветы на твоей одежде, ты пыталась как-то вырваться, но я держал крепко. Очень крепко. Кровавая пена у рта начала пузыриться и твои глаза подернулись туманом. Наверное, мой крик слышали все на планете. В тот миг я проклял то мгновение, когда встретил тебя, ведь ты мне дала ложную надежду. Ты обманывала меня всем своим существом. Внутри у тебя безводная пустыня, покрытая пеплом и снегом. Я ненавидел тебя. Ненавидел всей душой. В порыве ярости я схватил нож и начал тебя полосовать. Я резал кожу, потрошил, заглянул в каждый уголок. Нигде не было истины. Потом была бессонная ночь с тобой на кухне. Я пил чай, а ты смотрела на меня. Твои гладкие розовые кишки лежали рядом с твоим стулом и блестели в свете свечей. Потом мы пошли спать, и ты была очень холодной. Пришлось надеть на тебя пижаму. Ту самую, которую ты так любила, с птичками и звездами. Утром я плакал и целовал тебя. Но я верю, ты умерла не просто так. Ты вселила в меня надежду, что настоящую красоту можно узреть, можно поймать. Я буду совершенствоваться, я обещаю тебе. А пока у меня есть Ира. Ирочка, Ирина… Кажется в каком-то из языков есть похожее слово. Оно означает «солнечная». Только подумать, мое персональное солнце лежит на холодном столе, и наверное она уже открыла глаза. Нужно ее поприветствовать и попросить объяснить, где таится красота. А пока я спускаюсь медленным шагом в подвал, я почти физически ощущаю, что где-то, совсем рядом, в ночном изломе серых улиц, созданных Творцом, раздается стук торжественных каблуков. Я узнаю Ее. Только я смогу произнести Ее имя. Понять Ее. И когда начнет отслаиваться ненужная первичная кожа, я сдеру их все, слой за слоем. И увижу Ее обнаженной. Истинную красоту.
