Глухая маленькая деревенька затерялась в лесу, найти её было так же сложно, как и выбраться из неё впоследствии… Я всегда любила лес, и ещё в детстве мы вместе с бабушкой часто гуляли в Петергофском парке, собирая землянику и ландыши. Вечером бабуля ставила букетик на прикроватный стол не более чем на час, после чего убирала цветы из комнаты, говоря, что их аромат настолько силен и удушлив, что спать будет тяжело.  Ночью, когда все засыпали, я вылезала из постели и брела в темноте по скрипучему деревянному полу на веранду.  Зажигала ночник, сгоняла старую кошку Глафиру с тахты, и долго сидела в полной тишине петербургской прозрачной ночи, вдыхая пьянящий аромат цветов. Утром отец на руках переносил меня обратно в постель, а бабуля сердилась и выкидывала подвявший букетик в канаву. Глафира воспользовавшись моментом, проникала в спальню, и мы спали утомленные бархатной ночью еще пару часов.

Теперь, я, живя в большом городе, часто вспоминала те волшебные ночи, тот покой и тишину, а бабушкины сказки про темный лес, землянику и ландыши стали частью меня самой..

Деревня называлась «Ухабино», шутить по поводу названия мы не стали, а просто молча брели по единственной дороге в сторону дома «председателя». Местные так называли старосту деревни. Дом Степана Михайловича стоял на отшибе, левой стороной подпирая лес.

- Чевой-то? – пробубнил удивленный Степан Михайлович, когда увидел у калитки своего дома трёх уставших, грязных и голодных нас. – Заплутали?

- Нет. То есть – да. - признался Пашка.

- Чевой-то? – повторился староста.

Пашка бросил на меня свирепый взгляд. Мол, ты нас сюда затащила, ты с аборигенами и разговаривай.

- Здравствуйте! – улыбнулась я Михалычу и протянула руку.

- Ага – улыбнулся в ответ старичок и вместо рукопожатия просто обнял меня и повел в сторону дома. Я оглянулась, у калитки хлопая глазами, стояли Пашка и Лиля. Печально так стояли, и вздыхали.

- Степан Михайлович, нам бы на трассу выехать, дорога нас заблудила...– жалобно пищала я увлекаемая в дом председателем – Нам сказали, вы знаете, как выбраться…

- Я? Я знаю...- улыбнулся старичок. – Ты посиди пока, я сейчас. – Михалыч исчез, а я осталась в полумраке старого деревенского дома. Пахло старыми подушками и …как-то очень сладко и пьяно. Я оглянулась. На столе у входа стояла баночка из под майонеза, в ней были ландыши.

Раздался шорох. От неожиданности я подскочила. Напротив, на полу сидела серая кошка.

- Глаша...- вырвалось у меня. Кошка сидела, молча, и умывалась. Кошки всегда умываются, когда им нечего сказать.

- Глафира, а ну брысь! – на пороге возник Михалыч. Из-за его спины выглядывали уставшие лица моих друзей.

- У меня в детстве тоже была кошка Глаша, – сказала я и взяла желтоглазую на руки. – Она была серая и умная..

- Значит это точно не твоя кошка, – усмехнулся староста.

- Уже десять, надо спешить, – подала голос Лиля.

- Чаю? У меня вкусный, с мятой и ромашкой. Отдохните, – сказал Михалыч и помельтешил на кухню, не дожидаясь нашего ответа.

- Ну если только с мятой, а то сил нет больше, – вздохнула Лиля и плюхнулась на тахту рядом со мной.

За окном белая ночь, мы разместились вокруг большого круглого стола на веранде. Я пила чай с мятой, Лиля с ромашкой, Пашка умиротворенно сопел и трескал пряники. Степан Михайлович сидел на тахте с Глашкой на руках и улыбался. Пахло ландышами.

- Хорошо, наверное завтра будет дождь, – тихо проговорил Пашка.

- Почему? – удивилась Лиля.

- Так хорошо бывает только перед дождем.

Я засмеялась, было как-то по домашнему уютно. Часы тикали в такт ложкам, которыми мы размешивали сахар в чашках в оранжевый горох. Казалось, пряники никогда не закончатся. Время остановилось, мы как будто растворились в этой полутемной комнате у открытого окна. Занавески таинственно подрагивали, на стене висел старый ковер с летящими по небу лебедями. Говорить не хотелось, хотелось дышать, дышать глубоко и еще плакать..

- Пора, – сказал староста.

Мы оглянулись и увидели, что наш гостеприимный хозяин уже у дверей.

- Пора? – Лиля вздохнула и посмотрела на меня. Пашка тоже уставился в мою сторону так, будто это я виновата, что уже ночь и надо ехать.

-  А как ехать? Дороги то нет! – спросила я.

- Пойдем со мной, я покажу, – сказал Михалыч и вывел меня во двор. - Мы ненадолго, ребята пока со стола уберут.

Я оглянулась, друзья даже не посмотрели в мою сторону, Пашка яростно жестикулировал и строил рожи, а Лиля смеялась и подливала чай в гороховые чашки. Мне стало обидно, что именно я иду в лес запоминать дорогу, искать машину, которую я же опять и поведу, пока они там забавляются.

Мы шли и шли, шли и шли, в голове было тепло и спокойно. Пахло цветами. Ночные шорохи, тропинка в лесу, и силуэт старосты впереди. «Дорогу не запомню» - мелькнуло в моей голове, но я продолжала идти, слушая шелест в макушках сосен и глубоко вдыхая ароматы ночного леса.

Резкий звук и ветка колючего куста больно бьет меня по лицу, слезы из глаз,  шум в ушах больше от страха, чем от боли. Падаю на землю, схватившись за голову. Стою на коленях в высокой траве. Шум в ушах усиливается. Кричу. В голове картины: дорога, лес, дом, Михалыч. Очень больно в области левого виска. Страх накатывает и земля, будто, начинает вращаться.

Тру глаза, открыв, вижу нашу машину. Старый «москвич» лежит на боку. В нескольких метрах от него Лиля, ее голова в крови, лицо безжизненное, нога неестественно вывернута. Пашкина рука торчит из разбитого лобового окна помятой машины.
Поднимаюсь на локте, одной рукой хватаюсь за искореженную дверь. Рука скользит, кровь заливает глаза. Голова раскалывается, в боковом зеркале машины отражается грязная драная одежда - моя. Падаю на колени, в свете фар вижу подвявший букетик ландышей. Аромат пьянит, шум в голове смешивается с шумом дождя. "Жива!" - последняя мысль разлетается со звоном внутри меня и я теряю сознание.