В ту пору, когда произошел этот случай, мне было 12 лет. Начались зимние
каникулы, а в это январское время темнеет рано. На все большое село,
где я тогда жил, приходилось всего несколько фонарных столбов. Под одним
из них, когда окончательно стемнело, я заигрался с двумя сверстниками,
братьями-погодками: Санькой и Димкой.
Напротив фонарного
столба, под которым мы гоняли, как мяч футбольный, пустую консервную
банку, стоял их дом – старинный двухэтажный дом, сложенный из толстенных
бревен. На втором этаже жили братья с матерью, а первый был давно
нежилым, с задернутыми на окнах шторами и заколоченными входными
дверями.
Запыхавшись от бестолковой беготни, мы подошли к дому,
сели отдохнуть на небольшой бордюрчик, идущий под окнами первого этажа.
Я хотел о чем-то спросить Саньку, только повернулся к нему и вдруг
увидел, как занавески на окне резко дернулись, а затем стали
раздвигаться. Я сначала не столько испугался, сколько удивился этому,
ведь точно знал: там никто не живет. Изумлению моему не было предела,
когда сквозь черноту оконного проема изнутри появилось и медленно
прижалось к стеклу бледное лицо. На расстоянии каких-то двадцати
сантиметров я увидел белое, с бескровными губами, испещренное
многочисленными глубокими морщинами старческое лицо, пристально
глядящее, как бы в никуда, белесыми, выцветшими глазами.
В
немом оцепенении я не мог выговорить ни слова, лишь толкнул Саньку,
жестом показывая на окно. Санька с Димкой одновременно повернулись,
подскочили и, заорав, бросились бежать от своего дома. Помчавшись за
ними, я на бегу обернулся: белое пятно страшного лица вжималось в
стекло, опираясь белыми руками о подоконник.
Когда я догнал
Саньку, он долго не мог говорить от испуга, а Димка все переживал, как
они темным двором домой вернутся. Наконец Санька произнес: «Это Людмила
была. Жила под нами раньше старуха одна. Ее никто не любил, и она ни с
кем не общалась. Умерла лет пять назад. Не знаю, в чем уж ее вредность
была, а только как похоронили ее, сразу дверь на нижний этаж
заколотили». Рассказал это Санька, а мне интересно стало: как же так,
человека давно нет, а призрак, стало быть, есть? И его даже можно
увидеть! Причем видел его не только я, еще двое ребят, тут же узнавших
свою бывшую нелюдимую соседку.
В общем, разошлись мы по домам, а утром Санька ко мне прибежал, к себе позвать.
Они с Димкой в тот же вечер все рассказали матери, вот она и решила на
следующий день позвать одного деда, владеющего оберегами да заговорами
разными, посмотреть на всякий случай, что делается на нижнем этаже.
Когда пришли к Саньке, тот дед уже о чем-то с матерью во дворе
разговаривал, а Димка из сарая тащил лом.
Пришли мы все к входу
на первый этаж. Уже наступил полдень, а в полумраке крытого двора еще
продолжалась ночь. Дверь находилась под массивной широкой лестницей,
ведущей на жилой этаж, в темноте она казалась открытой, но подойдя
ближе, мы поняли обманчивость зрения: вход был обит черной клеенкой и
заколочен крест-накрест потемневшими от времени широкими толстыми
досками.
– А чего, хозяйка, дверь-то заколочена? – спросил дед
Санькину мать, – Замка в хозяйстве не нашлось? Ладно, – сам себе ответил
дед, – крестом-то надежнее такие дела клинить.
Дед, видимо,
сомневаясь в чем-то и желая в своих думах убедиться, с разрешения
Санькиной матери, сковырнул ломом тяжелые тесаные доски и,
перекрестившись, открыл осевшую дверь. Изнутри пахнуло затхлостью. Вслед
за дедом мы вошли в темные комнаты. Электропроводка здесь никогда не
проводилась; старуха, по одной ей известной причине, не признавала этот
источник освещения, пользуясь исключительно свечами. Дед достал из
кармана тонкую высокую свечу, зажег. Медленно разгораясь, пламя громко
потрескивало, отбрасывая маленькие с шипением гаснущие искорки. Пройдя
по сумрачным покоям, мы вошли в комнату и показали деду на окно, из
которого глядела на нас старуха. Плотные занавески, как и на всех
остальных окнах, были задернуты, еле пропуская дневной свет. Дед первым
подошел к окну, осветил по углам свечой и спросил нас: – Может,
померещилось вам, ребята? Хотя эта старушка была… – в это время он
осторожно раздвинул занавески, замер на полуслове и, что-то рассматривая
на стекле, присвистнул: – А следочки то свежие. Стало быть, не врет
ребятня.
Замирая от волнения, мы скучились вокруг деда. На
мутноватом от пыли стекле виднелись светлые неровные полосы, очень
напоминающие морщины прислоненного лба и носа, а на пыльном подоконнике
четко вырисовывались отпечатки растопыренных ладоней. Дед достал из
своей котомочки книгу, мне еще запомнилось, хотя видел ее мимолетно, на
ней были уголки и застежки из светлого металла, а нас отослал на улицу,
чему мы даже обрадовались и пулей выскочили во двор. Не скоро вышел дед,
а когда в дверях показался, сказал Санькиной матери: – Бывают, хозяйка,
в жизни и не такие вещи.
Долго он с ней разговаривал, только
дверь после опять заколотили. Дом тот до сего времени стоит в селе, на
втором этаже по-прежнему люди живут, а на первый никто не заходит, вход
крестом деревянным закрыт.
Или опечатан? Поделиться:
|